Норман Льюис (1908–2003) утверждал, что он единственный из известных ему людей, кто может зайти в комнату, полную народу, и покинуть ее через некоторое время, оставшись совершенно незамеченным. Что говорит не только о скромности, но и о предпочитаемой позиции известного писателя – позиции наблюдателя, за которым нельзя пронаблюдать. Это же свойство характеризует и его стиль – простой, ясный, очень динамичный и точный — прозрачный. Один из критиков сказал, что читать Льюиса – это «как есть вишню». Столь выпуклы, явны и в то же время ненавязчивы его детали, столь хорошо сбалансировано в нем чувство смешного и трагичного. Это «хорошо темперированная», «цивилизованная» проза, которая, по словам другого критика, может сделать интересным даже грузовик. Наблюдать, замечать, размышлять и при этом делать это незаметно для окружающих Норману Льюису приходилось с самого детства. Уже в школе его терроризировали соученики за то, что он был «шибко умный». Четвертый и единственный выживший из детей слишком квалифицированного для должности простого аптекаря-фармацевта, Льюис после своих школьных «приключений» был отправлен жить к теткам. И если внешняя агрессия окружающих научила его скрытности, то три старые девы со странностями, пекшие пироги для сотен галок, живших в саду, научили его замечать экстравагантное, смешное и даже гротескное на каждом шагу. Впрочем, оно и было на каждом шагу, если дело касалось Льюиса. Его родители были известными спиритуалистами, прочившими своему сыну призвание медиума. Но, выйдя из школы, Льюис духов вызывать не стал, а с переменным успехом подвизался то в качестве свадебного фотографа, то служителя аукциона анатомических образцов, то оптового продавца зонтиков, выкупленных из бюро находок, то гонщика-мотоциклиста. А через какое-то время он стал владельцем сети магазинов по продаже шин. Свою первую жену он встретил, когда ехал за рулем «Бугатти», которому предыдущий хозяин-индус, придал форму яхты и водрузил на крышу изображение бога-слона Ганеши. Его первая жена оказалась не менее экзотичной, чем вкус индуса, – Эрнестина была дочерью адвоката мафии, высланного с Сицилии вместе с детьми, не очень уравновешенной женой, совой и выводком рахитичных цыплят. Сам будущий тесть коротал время, срисовывая фрески Сикстинской капеллы на потолок своей комнаты. Семейство Льюисов тоже не ударило лицом в грязь. Прямо на первом свидании с будущими родственниками отец Нормана вошел в транс и начал как ни в чем не бывало общаться с духом покойной сестры невесты. Быть может, усилие, необходимое для того, чтобы отстраняться от подобных ситуаций, и подготовило Нормана к тому художественному усилию, которое было необходимо, чтобы создать отстраненную, ироничную, как бы «прохладную» прозу, которая лучше всего походит для описания всего по-настоящему необычного. Вероятно, это и было главным подарком его брака с Эрнестиной. Ведь именно новое, ни на что не похожее, проблемное и очень «традиционное» окружение заставило Льюиса отправиться в первое «латинское» путешествие, которое дало материал для его первой (позже, правда, отвергнутой) книги «Испанское приключение» (1935). Впереди у него книги, в которых он передает эту старую жизнь в ее борьбе и обороне против нового. Среди этих книг такие классические произведения, как «Мнимый дракон» («A Dragon Apparent», 1951), замечательное описание Индокитая перед теми разрушениями, которые учинила там Вьетнамская война; «Золотая земля» («The Golden Earth», 1952), которая рассказывает о его приключениях в восставшей Бирме; и грустные «Голоса моря» («Voices of the sea», 1984), которые повествуют о тех годах, что он провел в испанском рыбачьем поселке после войны, как раз перед тем как туризм навсегда изменил Средиземноморское побережье. Его любовь к путешествиям и способность к языкам привлекли внимание Министерства внутренних дел, и в 1935 г. он уже поехал в Йемен с разведывательным заданием. По окончании своей миссии в Йемене Льюис собирает материал для второй книги, для фотоэссе «Пески и море Аравийского полуострова» («Sand and Sea in Arabia», 1938). В «Пироге для галки» («Jackdaw Cake», 1985) Льюис описал то время, что провел в армии. Знание арабского автоматически заносило его в предварительные списки разведывательного корпуса, но ему было отказано в зачислении – не в последнюю очередь потому, что офицер, отвечавший за отбор кадров, считал, что офицерами разведки могут быть только голубоглазые джентльмены. Льюис был направлен в Северную Африку, пережил множество смешных и странных приключений, среди них арест спятившего начальника – тот приноровился общаться с подчиненными, предварительно снимая с себя всю одежду, кроме сапог и револьвера на поясе. По сравнению с этим однажды поступившее Норману предложение одного из беев взойти в качестве представителя Британской империи на престол Туниса уже не казалось ни странным, ни неожиданным. В сентябре 1943 года Льюиса откомандировали в Неаполь. Описанием последующего года его жизни стала знаменитая и, быть может, самая совершенная из книг Льюиса «Неаполь-44» («Naples’44», 1977). Книга передает неаполитанский шарм и изобретательность, рисует трагикомические картины жизни местного полусвета во время войны, как то: сцену, когда вконец обнищавший итальянский патриций просит пристроить свою дочь в армейский бордель и очень огорчается, слыша в ответ, что Британия не содержит подобных учреждений. После войны Льюис продолжает путешествовать. В 50-е годы он едет в Индокитай – во Вьетнам, где посещает «длинные дома» племени мойо, позднее разбомбленные американцами; в Лаос, где созерцает принцессу, церемонно прогуливающуюся под пятиярусным зонтиком; в Таиланд, где наблюдает, как страна усваивает три главных элемента новой западной утонченности – виски, бальные танцы и стриптиз. Но не только юмор и наблюдательность характеризуют Льюиса. Перемена, как в стиле, так и в самих причинах для путешествий, происходила у него медленно, но неуклонно. Вначале он писал лишь для того, чтобы сохранить ускользающую память, но постепенно переходил к новому пониманию путешествия. Использовав опыт бывшего зятя мафиози, человека, много путешествовавшего по Италии, разведчика, он пишет проницательную книгу о мафии «Достопочтенное общество» («The Honoured Society», 1964), которая в виде серии очерков была целиком и полностью опубликована в «Нью-Йоркере» и снискала успех у широкой публики и критиков. В этой книге Льюис выступает в защиту настоящих жертв истории, крестьян Сицилии – зажатых между мафией и феодалами. Но особенно явно перемена, в нем происходившая, стала заметна, когда в 1968 году Льюис написал для «Санди Таймс» скандальный очерк о геноциде бразильских индейцев, проводившемся самой же правительственной комиссией, что была создана для их защиты. Эта публикация вызвала волну возмущения и привела к учреждению организации «Сервайвал-Интернешнл» (Survival International), и именно это Льюис считал лучшим достижением своего пера. От описания обществ на пороге конфликта с современностью он переходил к обществам, которые современность уничтожала. Многие из его романов носят политический и экологический характер, включая книгу «Зримая тьма» («Darkness Visible», 1960) – об американских нефтяных компаниях в Алжире, и разошедшиеся огромными тиражами в Советском Союзе и США «Вулканы над нами» («Volcanoes above us», 1957) – о революции в Гватемале. В 1959 году Ян Флеминг, будущий изобретатель «Джеймса Бонда», тогда работавший одновременно и на «Санди Таймс», и на MI 6, направляет Льюиса на Кубу, чтобы тот оценил шансы Кастро на победу над режимом Батисты. В очерке «Миссия в Гавану» («Mission to Havana») Льюис описал две памятные встречи: одну с Эдом Скоттом, собственно прототипом Бонда, человеком, предпочитавшим пользоваться офисными услугами обнаженных секретарш-негритянок и носившим гильзы вместо запонок. Вторая встреча была с Хемингуэем. «Он не сказал мне ничего, – писал Льюис о последнем, – но научил большему, чем я хотел бы знать». Встречу Скотта с Льюисом наблюдал другой невидимый наблюдатель, Грэм Грин, использовавший эту сцену в знаменитом романе «Наш человек в Гаване». Именно Грин, рецензируя впоследствии «Миссионеров» («Missionaries», 1988), где Льюис описал те разрушения, что принесли американские фундаменталисты языческим племенам Тихого океана и Латинской Америки, назовет Льюиса одним из лучших писателей двадцатого века. ...Страсть к путешествиям, руководившая Льюисом и тогда, когда давно минул порог девяностолетия, – что ее питало? Чувство быстротечности времени, стирающего следы человека с лица земли? Чувство справедливости и желание сделать мир лучше? («Потому что я живу в этом земном раю, – писал он об Англии, – я считаю необходимым отправляться в полицейские государства со множеством кровососущих насекомых».) Два равно вероятных ответа. Но возможен и еще один – почти детская зачарованность миром. Источник: http://www.novayagazeta.ru/data/2008/color08/17.html. А Кефал
